Л. Н. Толстой. "Воров сын"

Собрался в одном городе суд присяжных. Были присяжными и крестьяне, и дворяне, и купцы. Старшиной присяжных был почтенный купец Иван Акимович Белов. Все купца этого уважали за добрую жизнь: и честно вел дела, никого не обманывал, не обсчитывал, и людям помогал. Был он старик, лет под 70. Собрались присяжные, присягнули, сели по местам, и привели к ним подсудимого, конокрада за то, что он у мужика лошадь угнал. Только хотели начать судить, Иван Акимович встал и говорит судье: "Простите меня, господин судья, я не могу судить".

Удивился судья: "Как, - говорит, - почему?"

- Да так, не могу. Отпустите меня.

И вдруг задрожал у Ивана Акимовича голос, и заплакал он. Заплакал, заплакал так, что и говорить не может. Потом оправился и говорит судье:

- Не могу я, господин судья, судить потому, что я и отец мой, может быть, много хуже этого вора; как же мне судить такого же, как я, не могу, отпустите, прошу вас.

Отпустил судья Ивана Акимовича, и потом вечером позвал его к себе и стал спрашивать: "Отчего вы, говорит, отказываетесь от суда?"

- А вот отчего, - сказал Иван Акимович - и рассказал судье про себя такую историю:

- Вы, говорит, думаете, что я сын купца и что я родился в вашем городе. Это неправда. Я сын крестьянина, отец мой был крестьянином, первый вор в округе, и помер в остроге. Человек он был добрый, да только пьяный, и в пьяном виде и мать мою бил, и буянил, и на всякое дурное дело был готов, а потом сам же каялся. Раз он меня с собой вместе на воровство повел. И этим самом разом мое счастье сделалось.

- Было дело так. Был мой отец в компании с ворами в кабаке, и стали они говорить, где бы им поразживиться. А мой отец и говорит им: "Вот что, ребята. Вы заете, говорит, купца Белова амбар, что на улицу выходит. Так вот в амбаре этом добра сметы нет. Только забраться туда мудрено. А вот я придумал. А придумал я вот что. Есть в этом амбаре оконце, только высоко да и тесно, большому человек не пролезть. Так я вот что вздумал. Есть, говорит у меня парнишка, ловкач мальчишка, - это про меня значит, - так мы, говорит, возьмем его с собою, обвяжем его веревкой, подсодим к окну, он влезет, спустим его по веревке, а другую веревку ему в руки дадим, а на эту самую веревку будет он нам добро из амбара навязывать, а мы будем вытягивать. А когда наберем сколько надобно, мы его назад вытащим".

И полюбилось это ворам, и говорят: "Ну что ж, веди сынишку".

- Вот пришел отец домой, кличет меня. Мать говорит: "На что тебе его?" - "Значит надо, коли зову". Мать говорит: "Он на улице". - "Зови его". Мать знает, что когда он пьяный, с ним говорить нельзя, исколотит. Побежала за мной, кликнула меня. И говорит мне отец: "Ванька! Ты лазить горазд?" - Я куды хошь влезу. - "Ну, говорит, идем со мной". Мать стала было отговаривать, он на нее замахнулся, она замолчала. Взял меня отец, одел и повел с собою. Повел с собою,привел в кабак, дали мне чаю с сахаром и закуски, посидели мы до вечера. Когда смеркалось, пошли все - трое всех было - и меня взяли. Пришли мы к этому самому дому купца Белова. Тотчас обвязали меня веревкой, а другую дали в руки и подняли. "Не боишься?" говорят. - Чего бояться, я ничего не боюсь. - "Лезь в окно да смотри оттуда доставай что получше: меховое больше да обвязывай веревкой, той, что в руках. Да привязывай смотри не на конец веревки, а в середину веревки, так, чтобы когда мы вытащим, у тебя бы конец оставался. Понимаешь?" говорят. - Кам не понять, понимаю.

- Вот подсадили они меня до оконца, пролез я в него, и стали они спускать меня по веревке. Стал я на твердое и тотчас стал ощупывать ручонками. Видать ничего не вижу - темно, только щупаю. Как ощупаю что меховое, сейчас к веревке, не к концу, а к середине навязываю, а они тащат. Опять притягиваю веревку и опять навязываю. Штуки три таких чего-то вытащи-ли, вытянули к себе всю веревку, значит - будет, и потянули меня опять кверху. Держусь я ручонками за веревку, а они тащат. Только потяну-ли до половины: хлоп! Оборвалась веревка, и упал я вниз. Хорошо, что попал на подушки, не зашибся.

- Только в это самое время, как я после узнал, увидал их сторож, сделал тревогу, и бросились они бежать с наворованным.

- Они убежали, а я остался, ушли они. Лежу один в темноте, и страх на меня нашел, плачу и кричу: мама, мама, мама, мама! И так я устал и от страха и от слез, да и ночь не спал, что и сам не слыхал, как заснул на подушках. Вдруг просыпаюсь, стоит против меня с фонарем этот самый купец Белов и с полицейским. Стал меня полицейский спрашивать, с кем я был. Я сказал - с отцом. - "А кто твой отец?". И стал я опять плакать. А Белов старик и говорит полицейскому: "Бог с ним. Ребенок - душа Божья. Не годится ему на отца показывать, а что пропало, то пропало".

- Хороший был покойник, царство небесное. А уж старушка его еще жалостливее. Взяла она меня с собою в горницу, дала гостинцев, и перестал я плакать: ребенок, известно, всему радуется. Наутро спрашивает меня хозяйка: Хочешь домой? Я и не знаю, что сказать. Говорю: да, хочу. "А со мной остаться хочешь?" говорит. Я говорю: хочу. "Ну и оставайся".

- Так и остался. И остался, остался, так и жил у них. И выправили они на меня бумаги, вроде подкидыша, приемышем сделали. Сначала жил мальчиком на посылках, потом, как стал подрастать, сделали они меня приказчиком, заведывал я в лавке. Должно быть, служил я недурно. Да и добрые люди были, так полюбили меня, что даже и дочь за меня замуж отдали. И сделали они меня заместо сына. А помер старик - все имение мне и досталось.

- Так вот кто я такой. И сам вор и вора сын; как же мне судить людей. Да и не христианское это дело, господин судья. Нам всех людей прощать и любить надо, а если он, вор, ошибся, то его не казнить, а пожалеть надо. Помните, как Христос сказал.

Так сказал Иван Акимович.

(Перепечатано из газеты В.И.Олийника "На пороге вечности")